ВОЗНЕСЕНИЕ В НЕБО. (Пролог великой войны).

Желающих растерзать обреченный город не видно было конца. О соблюдении правил безопасности воинской стоянки уже ни кто не вспоминал. Первое время офицеры пытались навести порядок, но безуспешно, так всё перемешалось между собой, что разобраться в происходящем не представлялось возможным. Народу объявили о предстоящей утренней молитве и жертвоприношении Творцу. По традиции эта мистерия проводилась перед утренним восшествием на трон Мелькарт-Солнца, в час когда огненная колесница владыки Света начинала шествие к зениту. Радости по предстоящим торжествам было в избытке и пока жрецы отбирали подходящую молодую телицу, а картхадаштские граждане колышками отмечали на плацу места ночного построения: собравшиеся племена начинали торжественную тризну - боевые танцы и песни - традиционную перед каждым большим сражением. В такой день снимался запрет пить вино в армии и люди сцепившись руками под такт волнующей двойной свирели выплясывали причудливые фигуры
Народ, будто слетевшаяся стая черных грифов на обилие пищи, свидетельствовал: ей быть - поскольку грифы питаются падалью. Все новые колонны солдат подходили из контингентов войск оставленных на переправах через реку Эбро и оставленных на землях в качестве гарнизонной службы в Констетании, а так же пополнения из тартессии - Мастиены, Олькады, Ореты, племен юго-восточной и южной Испании. Они были уверенны, что в этот час наступающих сумерек под освещением вьющихся языков пламени, под резкими холодными порывами осеннего ветра, разбрасывающего снопа искр с костров на пляшущий народ, они окружены тысячами мертвых теней. Воины впадали в неконтролируемую оргию, валились с ног и снова подымались. Вдоль подножий холмов стояли вооруженные воины. Неживой массой кучно теснились они приближаясь к живым все ближе и ближе. Рукояти мечей, щитов и дротиков сжимали костяные кисти рук человеческих скелетов, черепа венчали железные шеломы, а от костей сиянием веял ужасный отблеск. К живым шли те, чьи кости сотлели на погребальных кострах.
- Моту не нужна ваша кровь! Моту не нужны ваши сердца! Баал Хаммон требует! Пропустите нас и следуйте за нами.
От резкого взмаха крыльев Ханнат-Разрушительницы дрогнули языки факелов и погасли. Люди пытались зажечь их. Напрасно. Тишина нарушилась постукиванием огнив.
- Мертвые! Мертвые к нам идут! - крикнул Алорк. - Воины, кони, копья словно кусты зимних зарослей мирты в ночной мгле. Мертвецы желают быть с нами в час тяжелого испытания.
- А этот, тот кто к нам шагает? - Спросил Делгон.
- Вариатта Пес Пиррены!
- Твой учитель?
- Мертвый просится в товарищество знаменитого сеньора.
Народ накрыла черная тень скрывая от него звезду за звездой. Слышались вскрики:
- Владыка мертвых! Владыка ночи садится на трон! Велик Баал Хаммон и нет ему равного!
Не задолго до полуночи в непроглядной тьме, какая бывает в недрах горных шахт, Мот-Смерть оказался у кромки обреченного человеческого жилья. Протрубил его серебренный рог, всего один раз и в ответ послышался отзвук многих тысяч труб. Так трубит эхо в глубокой пещере. Вновь наступила тишина. Живой люд чувствовал: здесь, совсем рядом, под коронками высоких стен крепости Арсе, собралось огромное Небесное Воинство. С горных круч дул их леденящий ветер отгоняя прежние останки летнего тепла.
Алорк глядел в глубину двух черных впадин черепа Пса Пиррены.
- Зачем пришел ты? - спросил он.
Ветер донес голос из прошлого:
- Исполнить клятву чести и обрести покой!
- Твой час близок!
Всё поглотила тьма. Гасли последние огни. Наступало торжественное ожидание мистерии.

Батбаал, - верховный жрец, сын жреца второго разряда Азрубаала, сына верховного жреца Баалшиллека, член семьи ,где все ее представители передавали должности по наследству, был предупрежден ударом колокольчика. Батбаал сын Азрубаала решил пройтись и проверить, все ли подлежит порядку перед богослужением и если необходимо дать распоряжения со всей своей стариковской скрупулезностью. В глубине огороженного участка поднималась черная магалия храма. Он прошел мимо бронзовых алтарей с уложенным на них зеленым дерном. Водружен шатер был по египетскому образцу на высоком цоколе. Фасад украшался пилястрами, выше карниз вогнутого профиля, антаблемент украшен изображением крылатого диска. Магалия являлась домом ночного светила Баал Хаммона, - коронка девственного щита Тиннит-Луны.
Жрец прошел в вестибюль Величеств тьмы, прошел в собственно целлы, одна целла принадлежала Старцу - Владыке Жара и Творцу; другая, супруге его - Могущественной Тиннит, сверкающей подобно льдинке. Величество изображалось в виде сидящего на троне бородатого старца одетого в длинную, часто плиссированную одежду. На голове статуи бога высокая коническая тиара с покрывалом спускающимся на затылок и спину. Правую руку Господин Госпожи держал поднято в благотворительном жесте, а в левой держал посох украшенный наверху шишкой сосны. За скульптурой: вышивкой по гобелену изображен диск, крылатый по египетскому образцу, под диском вышиты керубы, изображаемые в виде крылатых зверей с человеческими головам выступающих в качестве стражей и символов святости места. Трон тоже украшали керубы.
Батбаал принизил голову перед Творцом и привычно, не торопясь прошел мимо образа, который выслушивает мольбы людей и благословляет их. Его атрибуты, особенно сочетание солнечного диска и хлебного колоса, ясно говорят о нем как о солярном божестве и одновременно боге земного плодородия. Сосновая шишка являлась символом бессмертия и мужского плодородия. Днем этот бог располагался над небесным океаном, а ночью плыл с запада на восток по подземному океану через царство мертвых и тут он не терял царственного величия, выступая его повелителем. Трон помещался на корабле плывущем по подземному свинцовому океану, а сам бог обладал всеми своими атрибутами и лучше всего выражал свою триединую сущность, как божества небесного, солнца плодоносного и луны потустороннего. Оставив за спиной покровителя мертвецов Батбаал прошел в следующую целлу леденящей кровь его супруги. Тиннит: популярнейшее божество и в то же время загадочное божество Великого Города Сада. Небесная - такое имя дали богине девственнице лавинийцы. “Движущей тучи и ветры,” - названа эта богиня афрами. Девственность ее не просто небесная, а именно лунная и в виде щита: холодность Леды защищала девственность недр. По новому духовному посаду именовали Мать Аштарет - Астроархой, владычицей звезд.
Жрец внимательно взглянул на скульптуру изображавшую девушку. Закутанная в плащ она сидела на табурете и, как супруг поднимала правую руку в благо дающем жесте, в другой руке Тиннит держала бардовый гранат готовясь вкусить его семена. Одежду богини покрывали крылья ее священной птицы - голубя. Непорочность сливалась с голубкой, такова божественная Тиннит. На головном уборе перевернутый Благодатный Полумесяц сочетался с солнечным диском расположившимся между рогами. Это символ божественной пары. Верховный жрец еще раз взглянул на богиню, но Владычица и Покровительница Великого Карт Хадашта ни чем не выражала своего неудовольствия.
Внутри храма имелось особое священное место, святая святых, подобное иерусалимскому давиру, куда могли входить только жрецы, ибо только им принадлежало право и честь знать внутренность святилища, тут он остановился. У ряда скамей, выставленных для встреч жреческой коллегии, тянувшихся вдоль вышитых орнаментом матерчатых стен, он встретил Шаффат - жрицу девственницу. Она отстранила взгляд от вышивки, представлявшей собой расположенных друг под другом фризов из голубых треугольников на белом фоне, чередующихся кругов и вертикальных овалов сплошных лент и зубчиков.
- За ночь ничего не произошло из того, что могло бы внушить тревогу... Ни крика тревожной птицы... Ни резкого выдоха Владыки Жара... Баал и Баалат у поставца трапезной.
- Боги благоприятствуют.
- Не пора ли начинать угодное Величеству дело?
- Прошу тебя чистейшую - распорядись.

Алорк стоял в шеренгах войск Ганнибала Барки, в которое собрали всех охотников до распрей. Широкие колонны солдат квадратом окружали дом Бога. На аккуратном земляном цоколе, отороченного частоколом, стоял походный храм. Над черным балдахином господствовал великий небесный свод с яркими звездными крапинами, столь непонятными большинству людей, но объяснимыми мудрыми жрецами. Прозвучала серебренная труба Тиннит. Алорк удивился организованности толпы. Каждый воин стоял на своем месте, что определяло принципы регулярной армии. В проходе, оставленном в построении когорт, появились жрецы. У них бритые головы. Одеты в черные льняные одежды отделанной широкой белой полосой. Шли босые. Это была основная храмовая корпорация из простых жрецов и жриц игравших главную роль в отправлении культа. Эти должности так же передавались по наследству и были почетны, их носители принадлежали к аристократии. Процессию возглавляли три человека, а рядом мальчик: он вел телицу. Телицу вели к жертвователю, дело, которого заключалось в умении заклать поднесенную жертву. По агонии животного и по его печени предстояло предсказателям донести до народа благоприятную волю богов. Две другие группы жрецов направились к культовому шатру и переступив ступени ощутили под собой мягкий грунт зеленого дерна. Одна группа повернула на право, другая на лево, заняв отведенные для них места. Причем возле алтаря Тиннит Пене Баал остановились девушки чей девственный характер не вызывал сомнения. Наступал момент торжественного песнопения.

Владыка Жара, - взываем тебя, что
На пылающей упряжке,
Сверкаешь огненной колесницей.
Восстань из недр на добрый день,
Добрым вестником.
Яви лучи над ханнаанеянами.

Хор закончил петь. Родитель, короной выпятив зеленые персты из лазурно-голубой долины моря, явился на медный свод небес, что б блистать теням и людям, черных и белых небес земли. В шеренгах громкие возгласы не сдержавшихся солдат. Мальчик и девочка помогают. Они совершают возлияния, вливая в пламя душистое масло. Величество вдыхает аромат радушными вспышками пламени. Наконец пришел черед и жертвователя. Он омыл руки водой из обложенной цветами лохани. Мальчик держал короб с ячменем. Жертвователь подошел к молодой телице. В руке могучего ратоборца острый сакральный топор. Гордый за честь, он изготовлялся поразить жертву. Осыпал ячменей спину телицы, обрезал клок шерсти с ее головы и бросил в огонь алтаря. Огонь тут же поглотил жертвенный этот дар. Помолился Владыке. Следом за ним и другие с молитвой телицу осыпали ячменем и среди этих лиц: верховный жрец и первопророк Батбаал, а рядом старшая жрица Шаффат. Здесь же и Ганнибал Барка, а рядом стояли херусиасты хоры.
Могучий ратоборец, напрягши мышцы, ударил в шею, глубоко вонзенный топор пересек жилы. Телица повалилась и забилась тяжелыми конвульсиями смерти. Ее подняли крепко держа. Темные, горящие огнем глаза животного излучали необычайное сияние. Оцепенение - вызванное близостью смерти - имеет определенный предел, после достижения, которого тревога за жизнь исчезает и еще живое существо начинает жить только круглыми широкими глазами, все остальные чувства отключаются. Жертвователь разом довершил дело. Помогающий мальчик испугался крови - побежал. А когда истощилась черная кровь и не стало жизни-души в костях, мертвую телицу разрезали на части. Отделили бедра и разложили на алтарях, сверху их покрыли кусками кровавого мяса обвитого, как следует жиром. Мясо с шипением пожирало пламя. Оросили келем. По рядам пронесся невнятный шепот. Дым алтарей прямо убирался в небо, то жертва принималась благодарным Творцом. Эхом разнеслись слова первопророка.
- Владыка внял! Хвала Владычице!
Шепот солдат: “Велик Господин ... Нет равной Госпоже...”

Ганнибал слушал, как по навесу шатра хлопали крупные капли дождя. Холодные порывы осеннего ветра проникали через щели во внутренние покои, колыхая и грозя затушить огоньки фитилей роскошных канделябр. Копоть исходящая от фитилей выкручивала всевозможные кольцевидные зигзаги образуя чуть заметную дымку со своеобразным запахом, который не заглушался даже щедрыми порциями благовоний из курильниц. Владыка Надзора кутался в шерстяной плащ, в левой руке он держал ярко-бардовый гранат, а правой выковыривал сочные зернышки семени и отправлял их в рот. Женщины рабыни возились с жаровнями расставляя их в отведенных для них местах. Они пылали жаром углей нагревая стывший покой. Наконец он поднялся, ополоснул пальцы в круглодонном сосуде со свежей водой, что стоял на треножнике, его бронзовые лапы, с когтями какого-то животного, глубоко вдавились в ковер. Вытер пальцы о поднесенное полотенце и подошел к столу. На широкой плоскости стола, на котором искусно вырезана карта побережья Африканского моря, (у римлян - Внутреннее море) лежал свиток папируса. Его ногти коснулись бугристой поверхности Македонии. В строках папируса он прочитал: “Владыка Востока Филипп шлет привет Владыке Запада Ханнибаалу, сыну Абдмелькарта Барки”. Ганнибал отвел глаза. Что он должен был вспомнить? Что произошло в политике в последние двадцать лет в Македонии, Иллирии и в Эпирском округе? Полководец анализировал прошедшие в этих регионах события. В привычке Ганнибала было просматривать таблицы или вспоминать в тиши покоев блестящие свои победы, когда вся Иберия была у его ног. Он внимательно изучал бумаги и о восточных басилевсах, но они были далеки, заняты восточными регионами Внутреннего моря и казалось не опасными. Он читал строки македонянина Филиппа:
"Македонянин Филипп шлет привет Ханнибаалу. Все те, кого просят принять участие в войне, должны подумать, будет ли им тогда дозволено сохранить мирные отношения, затем прояснить для себя, достаточно ли справедливо, безопасно, достославно или же беспечно то, что у них испрашивают. Что касается тебя, хранимого Баалат, то если бы тебе было дозволено наслаждаться вечным миром, если бы взятие славной крепости именуемой вами названием Хагунт, а греками прозванной Сагунт, а жителями называемой именем родного божественного предка и отца Арсе, не должен был принести тебе необычайную славу, какой искренне тебе желаю, то я не осмелился бы просить тебя о союзе и напрасно надеялся бы связать свои несчастья с твоими счастливыми обстоятельствами...”
Ганнибал прервал чтение. Внимание его привлекла ваза, одна из нескольких служившая для украшения и оживления интерьера. Ее бочковидное тулово плавно переходило в довольно широкое горло с сильно отогнутым краем. Под ручками - волютообразными завитками, шейка горла украшена полосками из лавра. На тулове изображены пять фигур: Гермес, Гера, Афродита, и Эрот, в центре сидит Парис. Он одет в богато расшитую одежду восточного покроя, высокие башмаки со шнуровкой и фригийскую шапку. Ганнибал поднял подол хитона и вытянул ноги, на нем были точно такие же сапоги, с такими же желтыми шнурками. “Почему я раньше этого не замечал?” - подумал он. Тут он вновь поднес к глазам папирус:
"Что тебя может остановить? Мое затруднительное положение? Гнев на мои неудачи, вызванные волей некоторых недоброжелательных ко мне богов? Если ты здраво оценишь ситуацию то это побудит тебя более всего.”
Да, Ганнибал воспользовался вмешательством римлян в дела Иллирии и игнорируя требования сената Рима привел армию к стенам Хагунта и осадил город с лучшими фортификационными укреплениями на Пиренейском полуострове. Дела осады протекали восемь месяцев. Между тем в Ионическое море прибыл ромейский военный флот и дела у Коринфского залива пошли не так как желалось бы Барке. Деметрий Фаросский бежал в Македонию. Коринфский договор Филиппа потерял значимость, а римские консулы вернулись домой. Второй претендент на власть в Иллирии Скердилед окажется более удачливым. Он оказался в столице эпиррского края - Фенике. Тут у эпиррского трона Иллирия оказывалась в непосредственной близости от него возмечтавшему стать хозяином всего этого царедворства. Шансы его особенно возрастут, когда через несколько лет погибнет Деметрий (по всей видимости он будет убит по заговору, когда звезда Ганнибала заметно померкнет). После чего Филипп сближался в делах Иллирии только со Скердиледом взявшего для себя про римскую ориентацию. Также непосредственно и сам Скердилед рассчитывал, пока, получить Белую Диадему Иллирии из рук Филиппа. Пройдет немного времени и он изменит Филиппу - 5. В конце концов он получит то чего добивался - трон Иллирии, но из рук сената Рима.
Ганнибал читал следующее:
"У Рима есть лишь одно и очень давнее основание для войн со всеми племенами, народами и богами - глубоко укоренившееся в них желание владычества и богатств. Вот почему они сперва подчинили Самнию, Умбрию, Тиррению, а за тем предъявили притязание на мои края, предварительно овладев Сицилией и воспользовавшись ливийским бунтом наемников, которых ваш отец Абдмелькарт Барка лишил поддержки богов, захватили Царский Остров (Сардиния). Теперь, прошу тебя, рассуди, что будет в случае моего поражения: станешь ли ты сильнее чтобы оказать давление на Рим, или же, по - твоему, войну завершишь ты без моего участия ? У тебя большие силы в людях, оружия и серебра, поэтому я и стремлюсь заключить союз с тобой, а римляне - стремятся тебя ограбить. Но мое намерение коли Скердилед верен мне и его силы сохранены, а Деметрий предан мне полезными советами и мои солдаты искушены в военном деле, закончить войну вдали от твоей страны, малыми твоими стараниями и лишь при нашем личном участии. Помни в войне с Римом мы не можем ни победить, ни быть побежденными без опасности для себя. Помни, римлянам путь преградит только водный край океана. Все, что у них есть - похищено: дом, жены, земли, власть, что они в прошлом сброд без родины, изгои без родителей. Ведь им ни человеческие, ни божеские законы не запрещают ни предавать, ни истреблять союзников, друзей, людей живущих вдали и вблизи. Если немногие народы желают свободы, то большинство - законных властителей. А ты, владеющий западом, - величайшим простором с его знаменитым богатством. Чего ждешь ты от Рима ? Коварства ныне или войны в будущем ? У них оружия против всех. Больше всего им ненавистны те, победа над кем сулит им несметные богатства. Переходя от одной войны к другой они и стали хозяевами в Виталии. Действуя таким образом они все уничтожат или падут. Это вполне возможно если ты пойдешь на восток призывая народ к полям Иару, а мы через Иллирию на Запад к лугам Аида: окружим державу Капитолийской Волчицы сомкнутым кольцом, державу невредимую по милости лавинийской Фортуны, а точнее из-за наших промахов. Настоятельно советую тебе так и поступить, а не предпочесть ценой нашей гибели отдать собственную победу, вместо того чтобы благодаря союзу с нами стать победителями.”
Ханнибаал Барка задал себе вопрос и себе же ответил. Какой союз Филиппу важнее ? Прежде всего собрать остатки сил Деметрия и Скердиледа, это и определит дальнейшую политику Македонии. Чего предпримет Филипп весной ? И отвечал себе: прежде всего отправит лонги в Кефалению контролируемую римлянами. Ганнибал передвинул камешек счетной доски возле которой он оказался. Это была доска с семью горизонтально натянутыми шнурами: первый обозначал тысячи, второй - пять сотен, третий - сотни, четвертый - пять десятков и так далее. Вычисления производились с помощью камешков передвигаемых по этим шнурам. Он передвинул второй камешек. “Мои действия получат развитие в направлении на трон Салии. Массилия должна возвратиться в сферу красной земли.” Теперь Ганнибал мог хлопнуть в ладоши. Вошел писец Аземилк. Владыка Надзора диктовал:
- Владыка Белой Диадемы Ханнибаал Барка Филиппу, владыке белой диадемы трона македонян.
Аземилк ловко чертил железным стилосом по восковым дощечкам.
- Шлю много приветствий прежде всего Величеству, затем людям твоего царедворства, которым желаю благополучия. Действительно, это прежде всего мое первейшее горячее пожелание. Ныне пишу тебе, твоей светлости и величавой доблести, для тебя, поскольку ты писал мне о своем затруднительном положении. Поражение Деметрия еще не повод для печали и уныния. Прибытие его к трону твоему используй с пользой. Действительно, в происшедшем никто не знает, кроме Хагады, как повернутся события. Ты просишь союза? Каким ему быть, когда интересы соприкасаются в минимальном и мы не можем помочь друг - другу ни солдатами, ни совместными военными операциями? Пусть дружба и берит о разделе влияния будет между нами, чтобы мы сообща занимались каждый своим делом...
По навесу жилища Мелькарта В Беге продолжали бить крупные капли осеннего дождя.

Алорк шагал по улицам осажденного города. Его вела женщина в обертывавшей стан гиматии. Улица в нависшей мгле была немноголюдной. Сотни блестящих глаз сопровождали их. Обтянутые кожей черепа высовывались из окон и с проницательным любопытством сверлили его жгучим, тоскливым взглядом, без сомнения видя в нем человека из сытого внешнего мира.
Как можно смотреть на обреченных на смерть людей ? От всего этого становилось невыразимо тяжко на его душе и ни что не позволяло очнуться от грез ужаса обнаженного и прикрашенного уродством человеческой мысли. И действительно, благочестивый читатель, - нет в жизни ничего устойчивого и надежного. Судьба-Хагада играет расположением то к одним, то к другим, будто стремится к справедливости; опасаясь неосмотрительностью недосмотреть чьей - либо личности она щедро одаряет каждого по очередности благом и достатком. Но Хагада не балует не доводит до зазнайства ни человека рабской души, ни царской. Судьба капризно грозит немилостью навлечь грозу невзгод любому даже в счастливые благоприятные моменты бытия, когда не ждешь. Ее забота часто ест человека и гложет, и с тем щедрой рукой обирает и грабит любого, - не спасти героев города от невзгод и без полезно просить родителя покровительствовать в последнем пути его отпрысков
В девятый день до октябрьских календ два путника вошли в таверну, где за столами сидели истощенные люди. Это был первый этаж. Над ней находилась антресоль, где жили хозяева. Квартиры располагались выше и к ним вели деревянные ступени. Оказавшись возле столов женщина скинула с головы край плаща.
Туго уложенные пряди ее волос на затылке, покрывались тканью, это была распространенная прическа гетеры с неизменным сокрытием природных линий лба. Ростом она была не высока, несколько тонка, а в связи с трудностями переживаемыми в городе даже истощена. Выделяясь статностью своей осанки и упругостью поступи она оживила дремлющие от голода души своим божественным проявлением. И все же черты ее не имели той правильности которой можно безропотно восхищаться. Цвет лица мог соперничать с чистейшей слоновой костью. Но тщетно было искать ту неправильность и определить, что же в ней все-таки не так. Из-под ткани, что аккуратно обтягивала пучок узла волос конусообразной формы являлись черные, роскошно густые, с легким блеском, естественно вьющиеся кудри. Тонкие линии носа, только на изящном бюсте Астроархи можно видеть подобное совершенство. Едва заметная горбинка с тем же изящным вырезом ноздрей. Та же атласная гладкость кожи, соперничавшая с бисусом - прозрачной вуали из страны Хемет* . Можно было любоваться прелестными устами убеждавших в пылкости сердца. Торжественный изгиб короткой верхней губы и нежная, сладостная дремота нижней, открывали в слабой ликующей улыбке верхние зубки, отражающие каждый луч ламп этого заведения. С напряжением глаз Алорк вглядывался в форму ее подбородка лишенной грубости, нежной и изящной. Только после долгого блуждания глаз он наконец заглянул в огромные ее глаза. Она умела себя держать в изысканной манере: ее рука задержалась на предплечье Алорка и повела в зал наполненный запахом пота и кислого вина. Лукавые ямочки щек от ясного ее смеха стали глубже.
Странно звучал тут смех. Город опустошала смерть. Остался последний оазис - остров Жизни, забрызганный кровяным студнем. Была ли война более губительней и ужасней. Смерть не заставляла себя ожидать, каждый день Мот сочился багрянцем крови. Но по прежнему народ был весел: страх, казалось, не закрался в мужественные сердца, пьяное головокружение обещало избавить от мучительной предсмертной судороги. Когда их владения обезлюдели они призвали к себе тысячи преданных подданных и вместе укрылись в лучшей каменной утробе Салии Пиррены, где надеялись выжить. Лоно это было опоясано крепкой и высокой стеной с медными воротами. На ней они защищали все входа и выходы, стремясь что б не прокралось к их истоку (туда, где их “туда” и их “обратно”) безумие творимое чужими богами и что б не участвовать в злостном обеде этих богов. Здесь некогда было грустить, здесь самое время предаться раздумью ибо была здесь еще безопасность.
Тут была странная вакханалия Лалун, со своим, только себе свойственным, присутствующим великолепием и трагическим весельем. Все тут выглядело порождением свойственное безумию, горячечного бреда. Было и такое, что вызывало откровенное отвращение. Люди, или если быть точнее - их проявления, мелькали тут и там и слышно было лишь эхо их шагов. Приближающуюся развязку событий они ощущали внутренне и очень болезненно, о ней шептали выражая страх, ужас и негодование. Одежда на них обрызгана кровью агенорийцев: эти самые отчаянные, готовые общаться и с Жизнью и со Смертью. И эти застывали здесь в позах заставшего тут их сна в ожидании мрака и гибели.
Эхом отражался от стен озорной смех и говор женщины, но вот, желание, желание, исказило истомой лицо, лишь как попала в тень и поманила властно требуя следовать с ней. Какая-то сила влекла и не было ничего, что могло бы сдержать , притормозить разрастающуюся страсть. Кувшин вина, что подала она вспенила кровь. В чаду противоречивых грез он громко взывал к ней:
- Будь на моей ладони!
Взвинченное мужское воображение рисовало живописные чарующие картины. В комнате, где Алорк оказался, не было кухни, отопление лишь напоминало о себе остывшими жаровнями. Она стояла у окна закрытого деревянной ставней и затыкала прорези, а за ней начинал взлет каменный свод верхнего этажа. Он не помнил как впал в глубокий сон. Женщина же зажгла лампы на деревянном канделябре, наполнявшие помещение ярким свечением. Затем быстрым решительным движением она отбросила платье и не торопясь прилегла у головы Алорка. Руки шарили по его застежкам и высвобождали юношу от оков одежды. Ее искрящиеся глаза, коралловые вспученные уста и, точно высвобождающийся от облаков ее тонкий стан выражал жгучую жажду наслаждений. Она трогала его орлиный нос с резко выраженными ноздрями и плотно сжатые губы с их твердостью в выражении. Застывший в немом оцепенении Алорк не чувствовал касаний ее губ на своем теле. Поцелуи разожгли в жилах ее огонь, раздули пожар в крови. Теперь ее руки обвили беспамятное тело Алорка, обвила юный стан его ногами. Она лежала бледная и неудовлетворенная, не опадавшая волна вспененной крови колыхалась чувственным оцепенением. Послышался шум и лаза увидели маленькое личико.
- Федра! - раздался зов из тени.
Федра расслабила сплетенные ноги и обернула взор на голос. Приподнявшиеся чуть-чуть припухшие веки и взглядом из-под черных ресниц она водила по формам подруги. Овальное личико той трепетало от волнения и потемнело от жгучего румянца. Имея обычай допускать друг друга к ложу: они в гибких объятиях красоты испытывали особо тонкие, удивительно нежные ощущения. Девушка подошла вся дрожа. У Федры легко раздуваются ноздри. Девушка застыла вдруг, видя спящего юношу, его грудь, живот, ноги. Тут томительное волнующее ожидание и тихие слова Федры:
- В такой час мужчины немощны.
Федра приподнялась: развеялись черные пряди вьющихся волос прикрывая крутое тело, гладкие будто отточенные скульптором плечи, раскинутые по козьи полные груди; округлые бедра ее были покрыты нежным, как у персика, ворсистым пушком. У обеих вскружились головы от восхищения. Обе закрыли глаза. Лица пропали в шелковистых волосах и в беспамятстве две грации оказались в ласковых нежных объятиях.
- Любишь? - спросила Федра.
- Не знаю.
- Странно, но я тоже не знаю, - призналась Федра. - ...Что с тобой сделалось на вчерашнем пире? Дамид пришел ко мне утром и рассказал, что он вытерпел от тебя. Говорил, что ты опьянела и стала плясать. Целовала его приятеля, а когда он рассердился на тебя, ты оставила его и пересела к его другу. Дамид чуть ли не терял сознание от ревности при виде этого. А ночью не легла к нему и оставила одного, а сама лежала на соседнем ложе с тем приятелем, чтобы помучить его.
- Дамид тебе не все рассказал. Он сам обидчик: оставил меня и перешептывался с Фаидой, с подругой Фелида, пока того еще не было. Видя, что я сержусь на него и качаю головой, он схватил рукой за кончик уха Фаиды, запрокинул ей голову и припал к ее губам. Тогда я заплакала, а он смеясь что-то говорил Фаиде на ухо, и она улыбалась, глядя на меня. К приходу Фелида они вдоволь нацеловались, но я все же легла с Дамидом на ложе чтобы он потом не имел повода попрекать меня. Фаида же, выйдя в центр, первая стала плясать, высоко обнажая ноги, как будто они у одной лишь ее хороши. Когда же она присела на кресле Дифил молчал, а Дамид принялся расхваливать ее грациозность будто расхваливал красавицу Сосандру дочь Каламида; ты же знаешь какова она, ведь она часто моется в бане вместе с нами. А польщенная Фаида, такая дрянь, говорит: “Если кто не стыдится своих худых ног, пусть встанет и тоже спляшет”. Что же мне оставалось делать? Я принялась плясать.
- Задуй лампы, - попросила Федра, когда обе девушки переходили в соседний покой.
- Будет темно.
- Оставь один светильник
Девушки обвились вновь нежным объятием.
- Меня хвалили, один лишь Дамид опрокинувшись на спину глядел в потолок.
- То, что ты целовала и обнимала Фелида непростительно.
- Но ведь нужно было помучить в отместку.
- Почему ты легла не с Дамидом? Разве ты не понимаешь сколько мы получаем от него? Как бы мы провели здесь этот кошмар если б не послала нам его Мать Афродита?
- Терпеть такие оскорбления?
- Сердись, но не оскорбляйся... Смотри, не натягивай веревочку натуго... Не порви.
Губы смуглых лиц чуть коснулись. Они ощупывали темные места складок тела и удивлялись самим себе, когда видели свои бедра, когда тронули талии, когда попробовали тяжесть упругость своих грудей.
- Я соскучилась по тебе... Я вижу тебя в снах, - Федра говорила нежно и умиленно.
- Ты так часто бываешь с юношами, что ты мне иногда кажешься не моей милой подругой.
Федра подала ей грудь; одну, другую и чувствовала, как упружатся и распухают их бутоны в ярости сосущих поцелуев губ. Чувства ее смешались, обессиленные колени подогнулись, девушка подмяла под себя милую ласковую партнершу.
- Целуй! - приоткрыла налившиеся кровью пунцовые губы.
Кожа трепетала под пробегавшей дрожью. Губы блуждали по телу. Обвились руки и ноги, перепутались вьющиеся волосы, коснулись набухшие сосцы, так что женщины казались одним пружинившимся в страстном оргазме телом. Шепот возбужденных голосов, глубокие обрывающиеся вздохи в прерывистом дыхании - свидетельствовали искренность взаимной любви.
Возникший шум от упавшего предмета перенес женщин в соседний зал: не ослабляя сцепившихся рук они раздвинули шторы и вынеслись бурей красок и форм. У комода стоял Алорк. С глубокими, ставшими неопределенного цвета, глазами, он охватил своим сердцем и страстью их колыхающийся живой организм, и сосуществовал в этом же организме, в той же любовной игре. Подобно вспышке огня, оргазм обтекал его мускулистую фигуру струями кипящей смолы, выступивший пот рассыпал по коже снопа искр. Он привлек блаженным к себе интересом. Казалось, что он танцует и этот танец состоял не из движений ног, а из движений всего тела, сменяющихся одна другую поз пластически изображавших путь пира любви. Он горел в бушующем воображении, он выражал жажду наслаждения. Женщин ошеломлял клокочущий этот путь пира необоримого змея, который взыгрался всплеском страсти человека в звере, не знавшего безумия стыда... Эрот им владел, как волк волчонком. В луке его бедер туго пружинилась стрела Амура. Алорк будто парил в воздухе: тело погруженное в пляску спазматических движений, казалось отделялось от опоры. Вот и последний блаженный разлив. Он широко открытыми глазами провел по прекрасным женским формам взгляд, который сознавал в себе красоту, обаяние и качество мужчины.
Медленно опадала волнующаяся кровь погрузившая его в теплое чувственное оцепенение. Женщины упиваясь спазмами его страсти оплели руками его стан, впились в него губами. Выгнулись и повисли у него на руках захлебнувшись от переизбытка спазматического упоения.
Было поздно. Обе грации погружены в сон. Алорк разглядывал удивительных женщин, существующих удивительной формой бытия человеческого, способствующей выжить женщине выжить в любых по трудности условиях, и не только им самим, но и их плодам. Так не раз сохранялись цепочки людских поколений, и эти две женщины сохраняли себя жгучим пламенем живительной силы в центре гибели племени.

Наверно каждый, кому довелось быть свидетелем событий необычных и мало известных, обязан оставить их описание и сделать это искренне и беспристрастно. Так и поступил Коттон: копаясь в старых рукописях попался мне лист испещренный знаками выведенных аккуратной рукой, - в нем открывалось покаяние участника события, в котором он несомненно оказался. Строки, что я прочитал, особо ярко выражали мысль страдания народа и при этом хорошо сохранились, где уж описание не оставляло мне возможности разобраться в словах дополнял их собственной фантазией.
"Ханнат!” - это восклицание начинает строку листа. - “И ты Земля и вы божества надземные и подземные, взирающие равнодушием на беззаконие свое и людей! Утверждаю громогласно я, что невиновен в преступлениях. Беру Мать в свидетели!”
Начну трагическую главу!
К закату, когда тени удлинились, тьма воинов поднялась на ноги и медленно, с грозной неотвратимостью рока, собралась на собрание граждан Великого Нового Города. Когорты плотно сомкнулись. Ханнибаал сын Абдмелькарта Барки обратился словами:
- Граждане Нового Сада! Мне хорошо известно, что слова не прибавляют доблести и что от речи полководца войско не становится из слабого стойким, храбрым из трусливого. Какая свойственная нам отвага, такой ей быть и на войне. Того, кого не воодушевляют ни слова, ни опасность, уговаривать бесполезно.
Граждане! Я созвал вас для того чтобы дать несколько наставлений
Вы конечно знаете, граждане, какое огромное огорчение принесла нам наша беспечность и трусость. Но теперь все вы также хорошо, как и я, понимаете, в каком мы положении. Враг упорно продолжает сопротивление преграждая нам путь к полям Иару. Нахождение нас в этой местности очень проблематично даже если очень захотим. Катастрофически не хватает зерна и других припасов, хотя хлеба арсахов нами и собраны. Нам остается полагаться только на свой меч. Поэтому призываю вас быть храбрыми и решительными и, вступив в бой помнить, что богатства, почести, слава, а также и свобода в ваших руках. Если мы победим, нам достанется все, продовольствие будет в достатке, друзьям придется быть пощедрее. Если же мы в бессилии отступим это обернется против нас и ни местность, ни друг не защитит того, кого оружие не защитит. Таков суровый закон политики. Наше начало явится нам нашим концом. Проиграть, означает сохранить опасного и могучего врага грозящего оком с трона Массалии.
Ханнаанеяне! Отважней нападайте, помните о своей прежней доблести. Один лишь победитель достигает мира ценой войны! Не отвергать от врага оружие защищающее тело. Не подвергать себя безумию. В битве наибольшая опасность грозит тому кто больше всего боится. Солдаты! Отвага разрушит любую крепостную стену. Я думаю о ваших прежних подвигах. Охватывает великая надежда на победу. Присутствие небесного воинства, вашей молодости и объединенной доблести, воодушевляют меня, как и сознание трагической неизвестности, которая и труса переделает на храброго. Враг не многолик, но смел и защищен стенами которым нет равных. Взойти на них - доблесть. Перейти их - слава. Ступайте, но не позволяйте врагам с легкостью перебить вас и, что бы вас не перерезали как скотину, а если же враги одержат над вами победу, пусть она будет кровавой и горестной !”
Солдаты ударили по плоскостям своих щитов копьями. Грохот разросся и коснулся последних шеренг. Наступила тишина.
Надвигались густые сумерки.
Впереди шли буйволы, они впряжены в телеги на которые были поставлены баллисты и катапульты, за ними катилось море воинов. Многие держали на своих плечах лестницы. Ступали они бесшумно. В стадии от стен установили метательные машины. За ними плотной стеной остановились воины.
И вот нарушилась тишина хлопками метательных машин. За коронки стен короны Крона летели бочки начиненные горючими смолами. В ход шло все, что годилось для метания. Ханнаанеяне сбрасывали комок огня со специальных носилок на метательное ложе катапульты, затем спуск рычага и яркая борозда оставляла за собой в темноте шлейф искр. Очень скоро спины работающих солдат стали мокрыми. Зигзаги вырисовывало пламя огня рисунки на мокрой их коже. Людей корчившихся от жара обливали водой и они опять принимались за новую порцию, бочку поджигали и так много раз.
Сперва сражались на расстоянии издавая громкие крики. Нападавшие находились в темноте, в то же время обороняющие стены оказались освещены, от чего они оказались под обстрелом лучников и Балеарских пращников находящихся на деревянных башнях. Но вот грохот заглушился от истошного вопля изданного африканскими воинами. То народы призвал к ристалищу Особый Барабан. Расстроились ряды, двинулись на приступ копейщики. Воины Владыки были уже у стен. Вниз сбрасывали камни, бросались дротики и колья. Сбрасывались все кто подлезал к каменной кромке, но за ними новые партии ханнаанеян взбирались по длинным лестницам. Началась битва ставшая предлогом для еще более опустошающей баталии между римлянами и агенорийцами, - предлогом для войны века, войне мировой, в которую будут втянуты прямо или косвенно почти все народы моря в глубине земель.
Агенорийцы прикрываясь щитами глядели на верх туда, где за черной непроглядной тенью стены вырисовывалась оранжевой полосой зарево пожара. Бледным рассеянным пятном отражалось оно в обрывках облаков, скрывавших собою созвездия Плеяд, Волопас и Медведицу.
- Не отступайте славные воины! - взывал Арсах собственным отпрыскам. - Не бегите ибо нет в бегстве спасения. Только бой. Лучше славная смерть, нежели позорная трусость.
Мечи и кирасы залиты кровью: зарублено великое множество врагов. Все рассвирепели от запаха крови.
Уж творец - Господин Тьмы, подхватил свой обычный лик, оковав багровой медью небосвод. Полил на стены дождь и стекая по склону гласиса казалось будет кровью. Из-за кромки тучи показалась белесая Луна-Тиннит. Взор ее пал на громадный горный утес. Ярче засияло Украшение Тьмы. Тысячи глаз в смертном ужасе взглянули на верх. Громче теперь казался гром Особого Барабана. Вдоль зубчатых стен, у кромки гласиса толпился народ. Очертания фигур неясны, но лица ясны. Взоры с них безумны от страшной предстоящей ужасной работы - убийства: дня, которого ждали многие месяцы. А другие, со скорбью и усталостью, но сросшиеся в плотную массу, следили за колыхавшей внизу массой людей: они не отводили взгляда от копошившихся внизу ханнаанеян. Багрянец пропал, небо посветлело от звезд, воды вспенились от мучений, но бури не было. Агенорийцы пронзительно закричали, крик перекатился в гром и утес-дом дрогнул, а воды вспучились. Зашуршало тысячью ног. Сдвинулась людская масса. Тени воинства то продвигались во весь рост, то припадали к земле насыпи, подвигались бесшумно крадясь. Загудели тетивы защитников, но необоримый змей явился бесконечной вереницей людей. Устремились внутрь, многие гибли не достигнув цели поплатившись жизнью за свою смелость, следовавшие за погибшими в ужасе попятились, но подпиравшие сзади массы воинов торжествующими воплями вновь бросали попятившихся на утес-город. В этот трагический час рядом с Ганнибалом стоял на возвышении Алкон. Старик этот величав и завернут от плеча до ступней в хламиду, и лик его был ликом божества. Лоб был высок от дум, а взор полон трагического страдания. На вершинах зубчатых каменных утесов защищали свободу воодушевлявшую лишь храбрых. Здесь на вершине представляли ужаснейшим истязания рабством или позорной смертью. Мужество воспламенялось тем, что они видели друг друга. В следствии их трудов сильнейшее войско не раз было отбито и впадало в замешательство. Но заранее зная неспособность победить, горожане снесли на рыночную площадь все серебро. (Серебро ценилось выше золота) Над ним нагромоздили бревна и связки хвороста. Жрецы молили Небо и Преисподню, чтобы народ, помня о свободе, которая в этот день должна закончиться или почетной смертью или позорным рабством, не оставили ни кого на ком бы враг в раздражении мог сорвать свой гнев. В безрассудной отваге арсахи оказались избиты в первых рядах, дело дошло до последнего ряда, но никто не отступал, ибо позади жены и дети: они подставляли грудь под удары оружия врага обрекая себя на смерть тут же на месте.
А что творилось у нагромождения бревен? Резня! Старики избивали толпу женщин и детей: бросали трупы, а большей частью полуживые тела, в огонь и, когда потоки крови гасили пламя, разжигали его заново. Наконец сами убийцы бросались в середину пламени. Подошли победители и от отвратительного зрелища они окаменели, а от запаха сгоревшего мяса помрачились умом, но по врожденной человеку жадности эти грабители выхватывали из пламени расплавившиеся в куче других вещей серебро, и одни из них оказались охвачены огнем, а другие задыхались от дыма. Напиравшая толпа ханнаанеян не давала возможности передним отступить. В людях головокружение, от запаха сгоревшей плоти, судорога, от сочившейся крови протекшей не менее за пол часа. Те первые, кого достиг огонь, отчаянным движением подались назад широко ртом глотая воздух, желая побольше его вобрать, но вбирали дым, копоть и пепел забивавший нос и рот. Крик тысяч глоток обреченных на смерть людей затихал в куче горевших бревен. Заволоченные густой завесой дыма они обугливались точно стволы потрескивающие в огне, покрывались пузырями и обращались в пепел - рассыпаясь пеплом.
Ханнаанеяне: одни - теряли сознание, другие - бросились прочь и не пытались бороться с приступами рвоты. Привкус горелого мяса во рту все настойчиво впитывался в сознания множества людей. Между тем верхние бревна осели: пламя взмыло вверх. Ганнибал Барка сотрясался в приступе необъяснимого смеха, а на огромных страдальческих глазах Алкона ни разу не сомкнулись веки. Внезапно прорвался внутренний голос старца и слова его были обращены к херусиастам Карфагена:
- Вы все видите, что гибнут невинные! О... О... Страдание нестерпимое! О... О... Несчастье Ханнат творимое! Почему неистовствуешь нашими бедами?
- Чернь победила Бель, - отвечали херусиасты.
В последний раз с сухим треском осели бревна и из ярых языков пламени выступил идол, это среди смерти пульсировала жизнь. С угрозой вздымался родоначальник Арсах, и пока не почернел, не обуглился народ не смог забрать в небо родного отца. И очевидцами сего были номады из Ливии, тиррены из Этрурии, галлы Элизиума и федераты Иберии. Народы собрались на пиршество смерти и еще здесь было вино: вечный спутник убийств. Не было более храбрых людей. Не было ни с каким народом предпринято столь огромное дело для защиты отечества с тех пор как сотворен мир. Ни одной битвы не было столь жестокой, ужасной и губительной.
Заря возвестила зарю. Неестественно журчали ручьи. Войско было измучено и пьяно, и при всем этом оно было еще грозным войском. Но лишь только солдаты стали расходиться по брошенным богатым домам, так нарушилась организация и пропала армия, но теперь не было врага все кругом друзья и союзники. И то были не новые жильцы города, а что-то среднее между вором и грабителем, называемые мародерами. Образовалась бесформенная толпа, в которой каждый хватал кучу вещей и родилась цель сохранить приобретенное: прежде сильное войско разбрелось, как голодное стадо, неудержимо по богатым кварталам. Так всасывал в себя город, а после грабежа оставалась грязь.
Четыре всадника наблюдали картину. Ветер постоянно переменялся и дул на них то свежим чистым воздухом, то обдувал вонью. Оцепенение овладело ими от содеянного Ханнат-Разрушительницей, а труп тронутый разложением гниения и вовсе лишал рассудка. Лица у черепа не было, оно сползло с костей. Костяная улыбка казалась такой отвратительной, такой ужасной, как ни у одного из трупов. Она приводила в отчаяние.
"Война!”- Подумал Алорк. - “Вот ее изображение!”
А рядом труп женщины: он вздулся. Смрад разложения веял над нею. Рядом с ней мальчик. Стоя смуглыми ножками на красном подсохшем песчанике он пытался поднять ее. Ему не верилось, что матери нет и никогда уже не будет. Раскрытые глаза ее мутные, кровь у губ почернела и засохла. Мертвое ее одиночество нарушалось трупами прежних сражений. Одни были от времени вздуты и облеплены мухами, другие, не тронутые разложением, наводили на мысль, что убиты они были не только в эту ночь забвения, но и в прежние стычки, а значит сражение было длительным и не терпимым, с переменной удачей и поражением, от чего и месть победителей была зверская и бесчеловечная. Детское сознание о чем-то догадалось. “Смерть! Смерть!” Не хотелось верить. Детский разум отвергал эту тяжелую мысль. Он кусал маленькие кулачки соленые от слез. Тельце мальчика выпрямилось. Рядом проходила когорта солдат. Шлемы подвешены на груди, щиты перекинуты через плечо, под ними мешки с вложенным в них инструментом для всевозможных работ. Взгляд мальчика видел чубатые суровые лица, вроде бы и не жестоких, но оставивших его сиротой, солдат. В нем любопытство присущее только детям. Большие глаза старались запомнить вражеский образ давая сердцу обет мести. А затем он бежал вдоль речного обрыва пропадая, то вновь появляясь в стелющемся по земле дыма. Вот он остановился у основания креста и опрокинув голову разглядывал распятого человека, уже мертвого, с отвисшей челюстью и вывалившимся языком. Другой великомученик извергал из переполненной груди ненавистью проклятье, а то призывал Крона и Персефону забрать во тьму и наградить за все его земные мучения.
Тут с среде солдат мелькнули женские головки. Алорк повел коня, но они пропали. Несколько раз он прогнал коня сквозь неисчислимую массу воинов. Все было напрасно. Быть может они были лишь мыслью, и женщины тихо где-то бродили, ярко красуясь розами.
Последняя когорта покинула гиблое место оставив грязь и трупы. И никто из этих солдат не знал, что оставляют за спиной землю, которую римляне посчитают собственной провинцией. Никто не знал и не мог знать, что борьба только начинается и растянется двухсотлетним сопротивлением живущих здесь народов считавших эту землю своей родиной и, что не один вражеский солдат оставит здесь голову утверждая тут своё господство. А город Арсе останется лишь забытым сном человечества, грустным преданием о потерянной силе и гармонии.